Неточные совпадения
Левин знал брата и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче было жить без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений
мира вытеснили верования, и потому он знал, что теперешнее возвращение его не было законное, совершившееся путем той же мысли, но было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
— А вы убеждены в достоверности знания? Да и — при чем здесь
научное знание?
Научной этики — нет, не может быть, а весь
мир жаждет именно этики, которую может создать только метафизика, да-с!
При ложном делении
мира на две части, которое вызывает необыкновенную лживость,
научные открытия и технические изобретения представляют страшную опасность все новых и новых войн.
Но в глубине и самое позитивное, точное
научное познание природного
мира заключает в себе отблеск Логоса.
Но что может означать дуализм двух
миров и как согласовать с ним
научное познание?
Можно установить четыре периода в отношении человека к космосу: 1) погружение человека в космическую жизнь, зависимость от объектного
мира, невыделенность еще человеческой личности, человек не овладевает еще природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических сил, от духов и демонов природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация природы,
научное и техническое овладение природой, развитие индустрии в форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и машинизмом, страшное возрастание силы человека над природой и рабство человека у собственных открытий.
У каждой живой души есть не только
научное, но и метафизическое и мифологическое отношение к
миру.
Научному пониманию
мира в категории причинности открывается в
мире только закономерность и необходимость, но не открывается в
мире разум, смысл.
Тайна соотношения между причиной и следствием остается закрытой для
научного взгляда на
мир.
Каковы бы ни были образ мыслей и степень образования человека нашего времени, будь он образованный либерал какого бы то ни было оттенка, будь он философ какого бы то ни было толка, будь он
научный человек, экономист какой бы то ни было школы, будь он необразованный, даже религиозный человек какого бы то ни было исповедания, — всякий человек нашего времени знает, что люди все имеют одинаковые права на жизнь и блага
мира, что одни люди не лучше и не хуже других, что все люди равны.
Рабочий нашего времени, если бы даже работа его и была много легче работы древнего раба, если бы он даже добился восьмичасового дня и платы трех долларов за день, не перестанет страдать, потому что, работая вещи, которыми он не будет пользоваться, работая не для себя по своей охоте, а по нужде, для прихоти вообще роскошествующих и праздных людей и, в частности, для наживы одного богача, владетеля фабрики или завода, он знает, что всё это происходит в
мире, в котором признается не только
научное положение о том, что только работа есть богатство, что пользование чужими трудами есть несправедливость, незаконность, казнимая законами, но в
мире, в котором исповедуется учение Христа, по которому мы все братья и достоинство и заслуга человека только в служении ближнему, а не в пользовании им.
Ведь по всем учениям церковным придет конец
мира и по всем учениям
научным неизбежно то же самое.
Что касается позднейших превращений этого основного воззрения под влиянием понятий о
мире, доставленных наукою, эти видоизменения мы считаем лишним исчислять и еще менее находим нужды подвергать их особенной критике, потому что все они, подобно понятию новейших эстетиков о трагическом, представляясь следствием стремления согласить непримиримое — фантастические представления полудикого и
научные понятия, — страждут такою же несостоятельностью, как и понятие новейших эстетиков о трагическом: различие только то, что натянутость соединения противоположных начал в предшествующих попытках сближения была очевиднее, нежели в понятии о трагическом, которое составлено с чрезвычайным диалектическим глубокомыслием.
Сказки эти, совершенно далекие от действительного быта, изображающие какой-то фантастический, неясный
мир чудес и мечтаний, где все делается не по естественным законам, а по щучьему веленью да по «заветному» слову, — эти сказки, не требуя для понимания их особенного
научного приготовления, пришлись как раз по плечу мальчику Кольцову.
«Вивисекция, — заявляет мистрисс Мона Кэрд, — есть главный враг науки, которая всегда учила, что законы природы гармоничны и не терпят противоречий; но если эти законы не терпят противоречий, то как возможно, чтоб то, что в нравственном отношении несправедливо, было в
научном отношении справедливо, чтоб то, что жестоко и неправедно, могло вести к
миру и здоровью?» (The sanctuary of mercy. 1899, p. 6).
Однако они софийны в своем основании, но не в своем состоянии, ибо воспринимают софийность
мира бледно, внешне, несущественно; благодаря этому
научное миросозерцание, софийное в своей основе, практически является нередко антисофийным.
Идея творения
мира Богом поэтому не притязает объяснить возникновение
мира в смысле эмпирической причинности, она оставляет его в этом смысле необъясненным и непонятным; вот почему она совершенно не вмещается в
научное мышление, основывающееся на имманентной непрерывности опыта и универсальности причинной связи, она остается для него бесполезна и ему чужда, — есть в этом смысле заведомо ненаучная идея.
Мистическое самоуглубление, как и расширение
научного или оккультного познания, само в себе также не содержит ключа к религиозному постижению
мира, — и оно нуждается в религиозных аксиомах откровения, лишь чрез них живым светом загораются его богатства.
История философии будет философским, а не только
научным познанием в том лишь случае, если
мир философских идей будет для познающего его собственным внутренним
миром, если он будет его познавать из человека и в человеке.
Мой этюдец я мог бы озаглавить и попроще, но я тогда еще был слишком привязан к позитивному жаргону, почему и выбрал громкий
научный термин"Phenomenes". Для меня лично после статьи, написанной в Москве летом 1866 года, — "
Мир успеха", этот этюд представлял собою под ведение некоторых итогов моих экскурсий в разные области театра и театрального искусства. За плечами были уже полных два и даже три сезона, с ноября 1865 года по май 1868 года.
Восприятие
мира как ценности или как смысла, по существу, не есть
научное восприятие
мира, это творческий акт, а не приспособление к необходимости.
Можно подумать, что неподвижный
мир необходимости для Бергсона создается лишь
научными понятиями, есть лишь полезное приспособление
научного познания.
Наука есть специфическая реакция человеческого духа на
мир, и из анализа природы науки и
научного отношения к
миру должно стать ясно, что навязывание научности другим отношениям человека к
миру есть рабская зависимость духа.
Само благоустроение в этом
мире (государственное, хозяйственное, семейное,
научное и пр.) морально оправдывается как бремя и тягота послушания последствиям греха.
Познание Бога и последней тайны
мира по существу отличается от познания
научного и заключает в себя так же мало натурализма, как и математизма.
Мы стоим перед задачей преодоления двоякого сознания:
научного сознания невозможности творческого прироста энергии в
мире и религиозного сознания невозможности продолжения творчества
мира.
Философское отношение к
миру лежит вне той сферы, в которой создается логический аппарат
научного отношения к
миру.
Наука по существу своему и по цели своей всегда познает
мир в аспекте необходимости, и категория необходимости — основная категория
научного мышления как ориентирующего приспособления к данному состоянию бытия.
Но субъективная по внешности и не
научная философия может быть гораздо более истинной, прорвавшейся к смыслу
мира философией, чем философия по внешности объективная и наукообразная.
Для Булгакова, соединяющего в своем сознании религиозное и
научное отрицание творчества, человек призван лишь хозяйствовать в
мире, а не творить.
Научные понятия — экономически самое полезное и логически самое верное проникновение в
мир необходимости, а метафизическая интуиция есть уже проникновение в
мир иной, лежащий за пределами всего данного, и постижение данного
мира лишь как частного и болезненного состояния иного
мира.
Наука о ценностях есть в конце концов один из видов метафизики сущего, метафизики смысла
мира, и всего менее
научной.
Но не говоря уже о том, что уничтожение рода человеческого не есть понятие новое для людей нашего
мира, а есть для религиозных людей догмат веры, для
научных же людей неизбежный вывод наблюдений об охлаждении солнца, в возражении этом есть большое, распространенное и старое недоразумение.
Вчера же другая дама доставила мне очень ценное распятие из слоновой кости, фамильную, как она сказала, драгоценность. Не страдая грехом лицемерия, я откровенно сказал щедрой дарительнице, что моя мысль, воспитанная в законах строго
научного мышления, не может не признать ни чудес, ни божественности Того, Кто справедливо именуется Спасителем
мира. «Но в то же время, — сказал я, — с глубочайшим уважением я отношусь к Его личности и безгранично чту Его заслуги перед человечеством».